Промысловая охота. Тайга кормит

Ещё относительно недавно промысловая охота была одной из довольно серьёзных составляющих нашей социалистической экономики. Но вот, как говорится, и глазом не успели моргнуть, а пролетела почти целая эпоха экономических преобразований, которые забросили промышленное добывание пушнины на одну из последних ступеней человеческой трудовой деятельности.

Однако, невзирая на все эти преобразования, явно не способствовавшие сохранению наших промыслово-охотничьих традиций, охота эта сохранилась и, более того, продолжает быть для многих наших охотников вполне осязаемым способом зарабатывания денег.

Естественно, портрет современного промысловика заметно отличается от той картинки, которую нам рисовали фильмы и статьи, снятые и написанные три-четыре десятилетия назад. Современный промысловик сильно отличается от своего недавнего предшественника. И всё-таки, несмотря на эти отличия, основная цель, ведущая человека в тайгу на промысел, остаётся прежней – заработок. От нечего делать или от желания развлечься охотой в тайгу может пойти только охотник-любитель, для которого финансовая составляющая этого процесса исчисляется исключительно суммой, потраченной на удовольствие. У охотника-промысловика такой роскоши нет. Он всегда старается получить от охоты больше, чем на неё тратит. Правда, это вовсе не означает, что, в отличие от охотника-любителя, промысловик не испытывает эмоционального возбуждения от самого охотничьего процесса. Как ни крути, а любой охотник – это прежде всего человек с обострённой потребностью тесного, я бы даже сказал, интимного, общения с природой. К сожалению, а может быть, и к счастью, без этой потребности охотником не стать. И вот тут я вполне обоснованно могу сказать, что бытующее порой мнение о том, будто промысловик – это некий «профессиональный механизм», приспособленный только для извлечения денежной прибыли от эксплуатации природы (охоты), является глубочайшим заблуждением.

За всю свою жизнь мне ни разу не пришлось встретиться с охотником-промысловиком, который бы занимался добычей пушнины без врождённой или приобретённой страсти к этому охотничьему ремеслу. Все те люди, с которыми я встречался в тайге, были настолько увлечены охотой, что подавляющее их большинство просто-напросто не мыслили себя без этого занятия. Справедливости ради следует отметить, что не все они были штатными работниками промысловых хозяйств. Многие из них занимались промыслом пушнины в свободное от основной работы время, т. е. брали отпуск и отправлялись на пару месяцев в тайгу. В советское время они заключали с промхозами договоры и промышляли на выделенных участках. В наше время такие промысловики тоже есть. Работая основную часть года где-нибудь, например, в котельной или сторожем при школе, с началом промыслового сезона они непременно уходят в тайгу на свои участки и начинают привычную и такую манящую их весь год охотничью жизнь. Традиция эта в сибирской глубинке настолько сильна, что ей не противится даже начальство, отпуская работников в тайгу.

Есть среди моих знакомых и «чистые» промысловики. Эти люди живут исключительно тайгой и, большей частью, добычей соболя. Говорить о том, насколько это сейчас выгодно или невыгодно, я не возьмусь, ибо не понаслышке знаю, как разнится добыча соболя даже в ближайших угодьях одного района, а уж про соседние районы одной области и говорить нечего. И, тем не менее, промысел в современных условиях если не кормит, то довольно неплохо подкармливает, ежели, конечно, не пропивать всё добытое тяжким трудом, что случается нередко.

Говоря о современной промысловой охоте, хочется затронуть тему преемственности поколений. Сейчас довольно часто можно слышать или читать о том, что молодёжь не идёт на промысел. Лично я не стал бы так драматизировать ситуацию. За последнее время на промысле я встречаюсь с охотниками, едва переступившими рубеж тридцатилетия. Разве это не молодое поколение? Пожалуй, самым ярким моим впечатлением была встреча на Нижней Тунгуске с охотником по имени Константин Боковиков. Ему чуть больше двадцати лет. Парень так «болеет» тайгой и охотой, что, по словам своего родного деда, уже три раза бросал учёбу в городе и возвращался в тайгу ради промыслового сезона. Кстати, тут вам и ярчайший пример преемственности поколений. Дед Кости, Юрий Константинович Грязнов, ещё в советское время был одним из лучших охотников Катангского района Иркутской области, удостоен многих званий и наград за успехи в промысле соболя. Теперь он охотится вместе с внуком, который уже мало в чём уступает своему знаменитому деду.

Конечно, живя в непосредственной близости от тайги и имея перед собой целую плеяду предков-охотников, встать на стезю промысловой охоты не так-то сложно. Гораздо труднее окунуться в эту жизнь и в эту работу человеку со стороны. И всё-таки в тайге много и таких охотников, которые пришли в тайгу по влечению сердца своей индивидуальной дорогой. Так, в посёлке Ванавара (Эвенкия) уже много лет живёт Виктор Черний. Его промысловый участок находится на далёкой таёжной реке Хуги. Как рассказывает сам Виктор, приехал он в Восточную Сибирь более трёх десятилетий назад с Западной Украины с одной только целью – заработать охотой денег на машину. Так вот, пока зарабатывал заветный «рупь», так прикипел к тайге и охоте, что уже не смог уехать. Он и по сей день меряет эвенкийскую тайгу своими небольшими шагами, уже не в состоянии оторваться от её очарования и притягательной силы. А участок у Виктора немаленький – около 100 тысяч гектаров. Да и у соседей не меньше. У многих тут «свои пенаты» исчисляются сотнями тысяч гектаров непроходимой и почти неизведанной тайги. В таких условиях, естественно, и характер закаляется особый, и навыки нарабатываются такие, что неискушённому человеку очень легко спутать их с подвигом. Промысловая охота – это ведь не только ловля зверей и стрельба птиц. Это целый комплекс умений, навыков и знаний, позволяющий человеку не только примитивно выживать в тайге, но и эффективно в ней работать. Надо уметь и избушку подправить, а если потребуется, и новую срубить, и сеть связать, и ружьишко подремонтировать, и хлеб испечь, и одежду сшить. Всех этих умений, которые требуются охотнику на промысле, и не перечислить. Честно говоря, у меня для этого даже фантазии не хватит. Мне самому несколько раз приходилось попадать в такие ситуации, когда моих знаний и опыта не хватало для исправления ситуации, и нужно было выходить из положения только интуитивно. Ведь отлично известно, что всего знать человек не может, поэтому порой приходится проявлять такие чудеса изобретательности, что сам себе удивляешься.

В тех далёких таёжных местах, в которых мне посчастливилось побывать, вся жизнь и весь быт местного населения просто пропитаны охотой и рыбалкой. Там это не просто работа или увлечение, там это образ жизни. Тайга и кормит, и лечит, и калечит, и заработок даёт. Она же нередко становится местом последнего пристанища для любящей её человеческой души. Здесь никому и в голову не придёт назвать человека, ходящего в тайгу за ягодой, грибом, мясом, рыбой и тем более пушниной (соболем) бездельником или безработным. Как ни крути, как ни пристраивайся куда-нибудь на работу, а тайга была и остаётся для местного населения главным источником дохода. Даже несмотря на то, что теперь финансовое и техническое обеспечение процесса добычи соболя лежит на плечах самого охотника, это редко кого останавливает. Каждую осень, как только окрестная тайга начнёт расцвечиваться рыже-багровыми красками, из посёлков и деревень начинается большой отход местных мужиков в тайгу. Именно в это время хорошо заметно, как редеют вдоль берегов ещё совсем недавно тесные вереницы приткнутых в берег моторных лодок. Скоро их тут почти не останется. Ускользнут они по ранним утренним туманам вверх или вниз по магистральным рекам, а потом шмыгнут в какую-нибудь неширокую речушку, поднимутся вверх до заветного зимовья и пристроятся там на отдых до весеннего паводка.

Там, где нет дорог, лодки и снегоходы (как правило, «Бураны») для промысловиков являются основными видами транспорта. Всё сообщение идёт либо по рекам, либо по накатанным вдоль геологических профилей «буранкам» – нешироким дорожкам, пробитым снегоходами. Зимой такие «буранки» тянутся в тайгу от деревень на сотни километров. Как огромные нити паутины, расходятся они по безлюдной тайге. При таких расстояниях каждый охотник должен не просто быть уверенным в своём «Буране», но и уметь в случае необходимости отремонтировать его в любых погодно-климатических условиях. Мне приходилось видеть обожжённые сорокаградусным морозом руки охотников, которым пришлось крутить гайки снегохода где-нибудь на перегоне от одного зимовья к другому. Зрелище, доложу вам, не для впечатлительных. На таких длительных переездах у промысловиков чаще всего обмораживаются не руки, а лица. Встречный поток морозного воздуха в сочетании с влажным дыханием человека довольно быстро «выжигает» кожу на лице. Страдают щёки, нос, веки, губы. Чтобы избежать этих неприятностей, охотники Нижней Тунгуски придумали довольно оригинальный способ: они повязывают на лицо детские памперсы. Влага, выдыхаемая человеком, отлично ими впитывается, оставляя лицо сухим и защищённым от ветра. Как только памперс пресыщается влагой и начинает смерзаться, мешая полноценно дышать, его выбрасывают и цепляют новый.

Для защиты ног от обмораживания местное население использует особые носки, которых я больше не встречал ни в одной местности. Эти носки вяжут местные женщины (обычно эвенкийки). В толстую шерстяную нить они вплетают конский волос. Когда надеваешь такие носки, возникает ощущение, что ногу покалывают сотни иголочек. Буквально через пять минут вся ступня словно огнём горит.

Наверное, кто-то думает, что главное качество промысловика – это умение развести костёр в сырую погоду, обустроить ночлег или суметь точно выстрелить в зверя и птицу. Конечно, всё это, и даже значительно больше, таёжник умеет. Однако, несмотря на колоссальную приспособленность местных охотников к жизни в тайге, главным и самым необходимым качеством для этой жизни остаётся способность не сойти с ума от многомесячного одиночества, в условиях которого и протекает сам процесс промысловой охоты на соболя. Тут уже неважно, как это качество у тебя появилось – выработалось со временем или было врождённым. Главное, это качество должно быть, ибо без него в тайге на промысле просто не выжить. Именно неумение воспринимать одиночество как абсолютно нормальное психологическое состояние не позволило многим страстным охотникам перейти из категории любителей в разряд промысловиков.

Наверное, мне повезло? Моя психика не страдает в уединении, и я довольно легко ощущаю себя в отрыве от цивилизации. Понял я это давно, и, наверное, именно тогда поманили меня к себе бескрайние таёжные просторы с их безлюдностью, непуганностью зверя и птицы и бесконечной свободой, где ты зависишь только от себя самого. И есть в этом ощущении «свободного полёта» какая-то особая притягательная сила, суть которой объяснить невозможно. Всё это где-то там, на подсознательном уровне.

Начав плотно общаться с промысловиками, я понял, что это ощущение единения человеческой души с тайгой присуще не только мне. Практически все таёжники, с которыми меня свела судьба, больны той же неизлечимой «болезнью». В этом отношении очень показательна жизнь ныне уже покойного Павла Лысенко, который жил в деревне Преображенка на Нижней Тунгуске. Был он неисправимый пропойца, не имел ни семьи, ни паспорта, ни дома, но охотничий участок на реке Алтыб имел. Пил Паша весь год, спал где придётся, ел что дадут. Но вот заканчивался август, и Паша словно преображался. Он бросал пить, шёл в магазин и отоваривался в долг для предстоящего промыслового сезона. Не было у Павла ни моторной лодки, ни снегохода. На свой участок он добирался на маленькой лодке-погонке, которые местные охотники мастерят из двух досок (на борта) и двух раскатанных бочек (днище). Почти неделю он поднимался на шестах вверх по реке к своему участку, а потом весь сезон работал там, что называется, от души. Вернувшись после сезона в деревню, он очень быстро спускал все оставшиеся после возврата магазину кредита деньги и уже через месяц опять бродяжничал и побирался до конца очередного августа, когда традиционно бросал пить и начинал собираться на промысел. Он и умер-то во время очередного захода на свой охотничий участок.

Завершая повествование, хочется отметить, что пока существует тайга, пока в ней водится зверь и живёт человек, промысловая охота останется частью жизни многих и многих людей, населяющих необозримые просторы нашей страны. Мне кажется, что даже если рухнет вся экономика, а пушнина перестанет быть предметом международного торга, промысел мяса, рыбы и мехов не прекратит своего существования. Люди, как и прежде, пойдут в тайгу промышлять зверя и птицу, будут ловить рыбу, собирать ягоду, а потом обмениваться всем этим друг с другом. Фраза «тайга кормит» и в XXI веке имеет для огромного числа наших граждан фундаментальное значение.

Если вам понравилась статья — подпишитесь на канал .

Промысловики или откровения старого оленевода.

Глубокая осень, снегу было больше двадцати сантиметров. Вроде бы и не много, а вроде уже и немало. Но лыжню мы уже протропили. В это время снег идёт обильно и ежедневно, укрывая не только землю, но и деревья своим пушистым одеялом. В такой период, за ночь может насыпать снега и двадцать, и тридцать сантиметров. Мне уже четырнадцать стукнуло, и теперь я могу официально ходить на охоту да ещё и с ружьём, когда иду с отцом. Это придавало больше уверенности и гордости, — я охотник и не просто, а охотник — промысловик. Тащащийся не просто сзади отца по лыжне, а идущий впереди с ружьём на плече.

Начало ноября, промысловый сезон начинающийся с середины октября был в самом разгаре. В это время идёт и проходной(миграционный) соболь и хорошо активизируется местный соболь, да и другие пушные зверушеки. Первые крепкие ночные морозы(более двадцати градусов ниже нуля) заставляют одних зверушек больше двигаться, либо других прятаться.

Этот очередной выезд в субботу на отцовский путик не предвещало ничего особенного, обычная работа, — проверка капканов, ловушек, добыча приманки, всё как обычно. Рюкзак, как и всегда, загружен и приготовлен с вечера, пяток капканов различных номеров, мороженая приманка, топорик, ну а утром добавляется ещё и термос с горячим чаем. В общем до десяти килограмм у каждого за спиной будет. Иногда берём с собой котелок и плитку чая, хорошего грузинского прессованного чая. Ну а бутерброды, — хлеб с маслом и колбасой, — за пазуху, что — бы не замёрзли. Дорога все таки дальняя, порядка двадцати километров на лыжах по путику. А это целый день на воздухе.

Наши лыжи скользили уже по другой стороне реки Селигдар скованной ледовым панцирем. Да уж постарался братец Морозец на славу!

Селигдар — река в Алданском районе Якутии, правый приток Алдана. Устье находится в 1708 км от устья Алдана. Длина реки — 106 км, площадь водосборного бассейна — 1860 км?.

Проснувшиеся синицы и пичуги пели свои трели на медленно восходящее солнце, и даже поползни перелетая от одного дерева к другому и шелестя лапками по коре попискивали, выискивая жучков. Просыпались в это время и белки, — голод не тетка, и морозы не помеха. Пожалуй кто хорошо и уютно себя чувствовал, так это клесты. Вытаскивая своим загнутым клювом семена с еловых шишек, проделывая трюки, как истинные акробаты. Иногда белки устраивали «соревнования» с клестами за шишки.

Так и шли по путику, все было спокойно, — там капканы подправили, там приманку, съеденную белками или мышами, приходилось новую вешать, ну а там кулемки или плашки поправлять. Время обед, неплохо бы было и подзаправится. Решаем дойти до кедрача, а там на поваленной лесине и отдохнём. Большое, поваленое молнией дерево служил нам и столом и лавкой. Сегодня у нас котелок с собой, время будет свежего, лесного чайку из снега сварганить.

Кедровый лес резко отличался своей мощью, и мрачностью. Высоченные деревья, как великаны строго поглядывали на тебя сверху вниз. Даже иногда, как-то становилось не по себе от этого.

Последние метры и мы у цели, когда из зарослей густого кустарника, метрах в двадцати от нас выходит олень. Машинально срываю ружьё с плеча. Но какое-то внутреннее чувство не даёт вскинуть его. Буквально следом на свет появляется, действительно появляется мужичок невысокого роста, одет в ватники и старую, замасленную фуфайченку перевязанную обыкновенным шнуром. На голове старая потертая лисья шапченка, а на ногах оленьи унты. А из-за спины выглядывала старенькая мелкашка ствол которого был самым натуральным образом скучен проволокой с деревянной частью, а на спине висел совсем худенький рюкзачек. Один из местных, якут по национальности, по возрасту старше отца. За ним следом из чащи выскочила собака, лайка. Вся эта вереница шла по старому следу соболя в обратную сторону.

Первые слова нашего «непрошенного» гостя поразили меня,

— Ну сто цай то пить, то будем?

И это вместо приветствия! Увидя наше удивление, старик поправился поприветствовал нас. Мы познакомились. Отец поддержал идею, сказав,

— Мы как раз собирались немного перекусить, да и чайку за кипятить. Хотите можем вместе.

А вы случайно не промысловик? Спросил отец.

— Неее. Мы оленевода, с Хатастыря, гоним стадо на зимники в верховья.

Хатыстыр (якут. Хатыыстыыр) — село в Алданском районе Республики Саха (Якутии) России. Административный центр Беллетского наслега. Расположено на берегу реки Алдан. Расстояние до областного центра, Якутска, — 436 км. Основано в 1937 г. Согласно Закону Республики Саха (Якутия) от 30 ноября 2004 года N 173-З N 353-III село возглавило образованное муниципальное образование Беллетский наслег.

Бабка попросила пару соболей добыть, у дочка шапка собсем худой. Вот пока олени отдыхают, я решил сбегать, может повезёт.

— А как далеко стойбище то? Спросил отец.

— Однако недалеко будет километров тридцать. Вы не переживайте, я видел здесь ваши участки, я пойду другая сторона.(фото из открытых источников.)

Пламя костра ласково лизало котелок со снегом. Иду в лесок, там снег не такой глубокий, немного брусничного листа придаст особый вкус и запах чаю.

Эмалированные кружки наполненные ароматным чаем парили и разносили запах по всей округе.

Разглядывая этого интересного человека, спросил не выдержав,

— Вы же охотник, промысловик, раз охотитесь на соболя, а почему ж тогда шли по старому следу соболя в обратном направлении?

— Однако молодой ещё и глупый. Это первый след, что здесь встретил, соболь не проходной, местный, значит ходит по кругу, старый всегда приведёт к свежему. А промысловики это твой отец и ты, а я охотник.

— Ну вы же с собакой охотитесь на соболя, значит тоже промысловик! Не выдержал я.

— Однако думать нужно, смеясь сказал он мне.

— Если я с собакой на глухаря охочусь, я тоже промысловик? Имея хорошую собаку необязательно быть хорошим охотником! А вот ловить ловушками зверя, это как соревнование, кто умнее. Да и труд ваш не сравнить с моим, у меня это прогулка, а у вас работа. Вот и всё отличие.

— Хорошая у вас собака, умная, поглаживая у затылка и глядя ей в глаза говорю я.

— Однако хорошо собак чувствуешь, я уже заметил.

Наши посиделки с разговорами затянулись часа на полтора. Пора прощаться, впереди у нас ещё вторая половина пути.

Запомнились слова старого оленевода на всю жизнь, а вот смысл его слов понял я на много позже.