Охотники до нашей эры

МИЛЛИОН ЛЕТ ДО НАШЕЙ ЭРЫ

И был вечер и было утро: день первый.

Знойное африканское солнце сияло над саванной, над зеленой кромкой джунглей и песчаными отрогами Олдурвайского ущелья. То здесь, то там виднелись стада антилоп и жирафов; подобно движущимся холмам бродили гигантские носороги, не боявшиеся даже хозяев саванны — саблезубых тигров и пещерных львов. И где-то здесь, в саваннах и джунглях Восточной Африки, обитали предки людей, обезьяны-австралопитеки, умевшие одинаково ловко лазить по деревьям и передвигаться на двух ногах по земле. Они были низкорослые, коренастые, обросшие шерстью, с темной кожей и мощными челюстями. Они владели страшным для других зверей оружием — дубиной; удар зажатой в длинной руке дубины был подобен удару львиной лапы. Дубина была первым изобретением обезьян на их пути к власти над миром зверей. Затем появились копье и огонь, подарившие им господство над саванной. Размахивая копьями и факелами, стая загоняла обезумевших от ужаса антилоп к обрыву — туда, где, под кручей стояли самые опытные охотники, добивавшие покалеченных животных. Потом на месте побоища разводили костер, жарили на огне целые туши и рвали руками горячее мясо. Насытившись, забирались в свою пещеру и дремали до следующего дня, следующей охоты.

Ни носороги, ни обитавшие на севере огромные мамонты не могли противостоять стаям обезьян; опаснейшим врагом стаи были не носороги и львы, а другие стаи. В голодный год стаи шли облавою друг на друга, под каменными топорами хрустели черепа, и победители, привычно размахивая копьями, загоняли побежденных к обрыву. Под обрывом, как всегда, разводили костер и поедали добычу, а кости побежденных раскалывали и высасывали так же, как кости антилоп.

Так продолжалось из года в год и из века в век. Менялся климат, с севера наступали ледники, менялась окружающая природа, менялись и сами обезьяны; их руки стали короче, челюсти уменьшились, а голова увеличилась в размерах. Австралопитеков сменили питекантропы, а питекантропов — неандертальцы, но ни те, ни другие не были похожи на людей. Они были ширококостными и очень сильными, со скошенными челюстями и огромным нависающим над глазами валиком. Они оставались обезьянами — хотя эти обезьяны и научились одеваться в шкуры. Лишь чудо могло превратить обезьяну в человека.

СОРОК ТЫСЯЧ ЛЕТ ДО НАШЕЙ ЭРЫ

И сказал Бог: «Сотворим человека по

образу Нашему и по подобию Нашему…

Все так же сияло над саванной солнце; так же зеленели деревья и поблескивали вершины гор на горизонте. Все так же двигалась по равнине цепь загонщиков; но в этой цепи теперь шли не обезьяны, а люди. У них были те же каменные топоры и копья, но они совсем не походили на обезьян, они были высокими, стройными и умели говорить. Должно быть, какое-то чудо, какая-то случайная мутация привела к тому, что из чрева обезьяны появился первый человек. Какое-то время люди и неандертальцы жили рядом и, может быть, даже грелись у одного костра в хорошо известной археологам палестинской пещере Табун. Но потом произошло то, что должно было произойти: недостаток пищи породил между людьми и неандертальцами войну не на жизнь, а на смерть. Быстро размножавшиеся роды людей расселялись со своей прародины на новые земли и всюду сталкивались с неандертальцами — хозяевами этих мест. Двигавшиеся поперек саванны цепи охотников загоняли неандертальцев к обрыву; под обрывом добивали уцелевших и только молодых женщин оставляли себе. Новые поколения шли дальше на юг, запад, восток, им требовались все новые земли — и они прогоняли обезьян в леса и горы. Через десять тысяч лет с неандертальцами было покончено; человек завоевал свою планету. Лишь некоторые восточные народы, австралийцы и айны, сохранили небольшую примесь неандертальской крови — результат смешения побежденных и победителей.

Наступила эпоха господства человека; саванны, степи и тундры были поделены между охотничьими родами. Продвигаясь всё дальше на север, люди перешли скованный льдами пролив и оказались в Америке; они заселили огромный новый материк, на который не ступала нога их предков-обезьян. Даже самые сильные были не в состоянии сопротивляться новым властителям мира: огромных мамонтов и носорогов загоняли к обрыву точно так же, как антилоп. Охотники поджигали траву и обрекали на смерть все живое; их стойбища были буквально завалены костями многих тысяч бизонов и лошадей. Неуклюжие мамонты были истреблены до последнего; вместе с ними погибли мастодонты, американские лошади, верблюды, ленивцы, мускусные быки, пекари и десятки других видов животных. Люди убивали животных, чтобы насытиться, чтобы выжить: их становилось всё больше и им требовалось всё больше пищи; они заселили всю землю и взяли от нее всё, что могли. В поисках пропитания они — так же, как их предки-обезьяны, — собирали съедобные растения и выкапывали клубни палкой-копалкой. Затем они научились ловить рыбу, выжигать лодки-долбленки и использовать сети. Пятнадцать тысяч лет назад они изобрели лук, позволивший охотиться на птиц и мелких зверей. Эти открытия давали временное облегчение, голод отступал, но затем население увеличивалось — и голод возвращался. В конце концов, уничтожив десятки видов животных, люди обратились против самих себя: охотничьи группы стали загонять друг друга к обрыву точно так же, как это когда-то делали обезьяны. Рядом с аккуратно расколотыми и высосанными костями мамонта археологам стали попадаться столь же тщательно высосанные кости людей. Человек был частью природы — и природа диктовала ему свои жестокие законы.

ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА

Количество населения неизбежно

ограничивается средствами существования.

Задолго до того, как человек стал господином мира, хозяевами саванны были стаи львов. Львы тоже были охотниками и так же, как люди, охотились стаей. После охоты все вместе поедали добычу; все вместе воспитывали львят и жили одной большой семьей. Стая имела свою территорию и постоянно сражалась за нее с другими стаями; эти сражения были столь жестокими, что рано или поздно заканчивались гибелью стаи; победители убивали львов и забирали к себе молодых львиц.

Люди жили подобно львам и волкам — это был образ жизни охотников. Львица приносит каждый год по несколько львят, которые требуют пищи; женщина рожает детей, которые хотят есть. В последнее время численность населения Земли увеличивается на два процента в год, и можно предположить, что охотники размножались примерно так же. В таком случае численность охотничьего рода за полвека возрастет в 2,7 раза, а за столетие — примерно в 7 раз. Можете ли вы представить, что произойдет в следующие столетия? Через двести лет род вырастет в 52 раза, а еще через двести — в 2700 раз! Разумеется, этим бесчисленным новым поколениям не хватит пищи и места под солнцем. И они будут сражаться за эту пищу — так же яростно, как сражались львы.

Страшная сила, которая гонит людей на поле боя, называется ДЕМОГРАФИЧЕСКИМ ДАВЛЕНИЕМ. Попросту говоря, демографическое давление — это голод, это величина, обратная потреблению пищи на душу населения. К примеру, в Европе потребление пищи вдвое больше, чем в Индии, — это значит, что демографическое давление в Индии вдвое выше, и это значит, что Индия находится под постоянной угрозой голода и внутренних войн.

Представьте себе территорию, принадлежащую охотничьему роду: равнину с пасущимися на ней стадами, лес с его грибами и кореньями, богатую рыбой речку. Вся эта земля с её пищевыми ресурсами — это ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ НИША рода, и когда род увеличивается в размерах, он давит на стенки этой ниши, пытается их раздвинуть. Экологическую нишу можно расширить, сделав какое-нибудь изобретение, смастерив гарпун,чтобы ловить рыбу — изобретения, расширяющие экологическую нишу, называются ФУНДАМЕНТАЛЬНЫМИ ОТКРЫТИЯМИ. Можно сделать лук, напоить стрелы ядом и, уничтожив соседний род, захватить его земли — это тоже расширение экологической ниши. Дубина, огонь, копье, каменный топор, лук — всё это были Фундаментальные Открытия, позволявшие обезьянам и людям расширять свою экологическую нишу, постепенно овладевая всей планетой. Совершая эти открытия, человек вместе с тем изменял самого себя — и, хотя его внешность почти не менялась, но обычаи и поведение становились непохожими на унаследованные от предков. Иной раз эти перемены бывали столь велики, что можно говорить о рождении НОВОГО ВИДА людей — причем зачастую этот новый вид оказывался враждебен другим людям; овладев новым оружием и гонимый голодом, он начинал против них войну за жизненное пространство. С другой стороны, оказывая давление на стенки экологической ниши, человек, в свою очередь, ощущал ответное давление — это был голод, мор, это были нападения других родов, это было демографическое и военное давление извне. Общая сила этого давления измерялась теми потерями, которое оно наносило роду, — коэффициентом смертности взрослого населения. Демографическое давление, наряду с потреблением пищи, измерялось также коэффициентом голодной смертности; военное давление — коэффициентом военной смертности. Давление окружающей среды принимало облик смерти — и, чтобы противостоять ему, нужно было сплотиться в единый коллектив, род или стаю. НУЖНО БЫЛО ЖИТЬ ВМЕСТЕ.

Вместе собирайтесь! Вместе договаривайтесь!

Единым да будет ваш замысел, едиными — ваши сердца!

Что значит жить вместе? Это значит вместе идти в цепи загонщиков и плечом к плечу стоять в сражении; это значит вместе есть у костра горячее мясо и в случае нужды без колебания отдавать свою долю попавшему в беду другу и брату. «Люди эскимосского стойбища, — писал известный полярник Расмуссен, — жили в состоянии столь ярко выраженного коммунизма, что не было даже никаких особых охотничьих долей. Все трапезы совершались вместе, как только было убито какое-либо животное…»

Коммунизм, Равенство, Братство были великими обычаями охотников всех времен. Охотник не мог жить в одиночку: источником пищи людей Каменного Века была коллективная загонная охота. Одиночка был обречен на смерть и, сражаясь за жизнь, люди сплачивались всё тесней и тесней — так, чтобы каждый чувствовал руку друга и брата рядом со своей рукой.

Род — так называлось то великое целое, которое появлялось от соединения тел и душ. Все мужчины рода считались братьями, и это братство не зависело от обстоятельств рождения. Братья-мужчины были неразлучны, они вместе охотились, вместе ели и вместе спали. Их единство доходило до самоотречения: скифские братья клялись, что в случае необходимости умрут один за другого. «И мы действительно так поступаем, — говорил скиф Токсарис, герой одного из древних писателей. — С того времени, как мы, надрезав пальцы, накапаем крови в чашу и, омочив в ней концы мечей, отведаем этой крови, ничто не может разлучить нас».

Единство не оставляло места для себялюбия и лукавства; прямота, честность, открытость были необходимыми качествами охотника. «Бог сотворил этих простых людей без пороков и хитрости», — писал испанский епископ Лас Касас об американских индейцах. Хитрость и обман порождали недоверие и несогласие, а малейшие разногласия перед лицом окружающих опасностей могли привести к гибели. Поэтому слово охотника было во все времена словом чести.

Люди Каменного Века не знали, что такое богатство и власть. Родовичи были равны друг другу и все вместе решали свои дела. Выборным вождям негде было проявить себя, потому что не было ни распрей, ни смут, не было тех, кого они должны были бы судить и наказывать. Тяжелейшим наказанием считалось публичное осмеяние виновного — и этого было вполне достаточно, чтобы он исправился или умер от стыда. Чувство стыда, боязнь публичного осмеяния, честолюбие — вот те качества, которые завещаны нам людьми Каменного Века. Честолюбие в те времена заменяло богатство, и люди были готовы пойти на риск, чтобы удостоиться сдержанной похвалы сородичей.

Единство и сплоченность ценились превыше всего, ничто не должно было разъединять мужчин рода: ни распри, ни доля добычи, ни соперничество из-за женщин. Брак формально существовал: каждый мужчина должен был привести в род женщину, которая считалась его женой — первой женой. Но, как это принято у австралийцев, у каждого мужчины были также вторые, третьи, четвертые жены — жены братьев и побратимов. Алеуты называли жену брата «аягань» («моя жена») или «аягатанах» («заместительница жены»). Мужчины часто обменивались женами и детьми — почти половина детей эскимосов, живших у залива Рипалс, воспитывалась в чужих семьях. Друзья, «товарищи по песне», даже формально имели общих жен, братство мужчин всегда выливалось в общность жен. Даже сейчас во многих азиатских странах ещё не забыт старинный обычай предоставления женщины гостю.

Постоянный обмен женщинами, детьми, пищей дополнялся обменом подарками — тем немногим, что составляло личную собственность охотников: каменными ножами, бумерангами, поясами из человеческих волос. Род был един и всё достояние его было общим, это особенно проявлялось во время родовых празднеств. Совместное угощение, молитвы общему предку, экстатические танцы и беспорядочная любовь символизировали единство рода. Род был олицетворением единства, и только единство могло спасти людей в час испытаний, единство, выносливость и терпение. Это было главное, и поэтому вся жизнь Рода была посвящена воспитанию сплоченности, выносливости и терпения в предвидении того рокового часа, когда всё это потребуется на охоте или в бою.

В одно время выпросили они у

матери младшего брата на охоту,

завели в лес и оставили там.

Не так-то легко назвать человека братом и вручить ему свою жизнь. «Братья», мужчины рода, должны быть смелыми, выносливыми и сильными, должны быть настоящими товарищами на охоте и в бою. Они составляли ядро рода, «мужской союз» с его суровыми, таинственными обрядами. Вступить в этот союз, стать «братом» и полноправным мужчиной было дано не каждому, и подрастающих юношей ждал тяжелейший жизненный экзамен — инициация.

«Свожу-ка я каждого своего сына в лес, узнаю, к чему они способны», — говорит отец в русской сказке. Инициации обычно проводились в лесу, в особой хижине, внутри увенчанного черепами частокола. Из этой хижины суждено было вернуться не всякому, вход в неё изображал пасть чудовища, и вырваться из этой пасти могли лишь настоящие мужчины. Во время испытаний им запрещалось кричать, но всё же многие путешественники по Океании с ужасом описывали вопли, раздававшиеся из этой хижины. «Видимым символом такого посвящения является рассечение кожи спины от шеи вниз», — рассказывал один из очевидцев. Иногда под кожу пропускали ремни, на которых мальчиков подвешивали. В раны втирали перец, передние зубы выбивали, чтобы «придать лицу сходство с дождевыми тучами». Ногтями протыкали отверстие в носовой перегородке, потом заставляли танцевать на углях и обмазывали тело известью, чтобы оно имело вид трупа, проглоченного чудовищем.

«Тятенька, теперь прощай, я не ваш! — говорит мальчик, уводимый на инициацию. — Я теперь к чуду лесному отправляюсь на пожирание!». Женщины ложились лицом вниз и испускали крики отчаяния: некоторым юношам, действительно, не суждено было вернуться. У австралийцев ещё сохранились свидетельства тех времен, когда слабых убивали; другие погибали от ран. Трупы погибших рассекали, мальчиков заставляли проползти под ними, ослепляли с помощью перца и заставляли молчать. Перенесшие все это назывались у ариев «дваждырождёнными», что почти соответствовало действительности.

После окончания испытаний приходил черед тайной науки. Юношей учили обычаям рода, передаваемым по наследству охотничьим навыкам, «языку зверей». Они становились мужчинами-охотниками, но не могли жить вместе с родом, пока не женятся, не приведут в род женщину. Юноши-холостяки жили в «мужских домах» в глубине леса, сами охотились и сами готовили пищу. Это было продолжением жизненной школы — этап, на котором они должны были приобрести самостоятельность; лишь в случаях крайней необходимости им разрешалось красть продукты в роду. Фольклор сохранил множество воспоминаний об этих разбойниках, «семи богатырях», живущих в лесу. Сохранились и описания современных «мужских домов» в Океании: «Дом этот стоит на столбах; некоторые столбы вырезаны в виде мужских и женских фигур. Бревно, по которому забирались к входной двери, также представляло обнажённую мужскую фигуру. Входные двери были занавешены, чтобы ни одна женщина не могла заглянуть в глубь дома… и не подвергалась, таким образом, смерти».

Женщинам запрещалось подходить к мужскому дому, но в то же время там часто можно было видеть девушку, «Василису Прекрасную», живущую с «семью богатырями». Эта девушка принадлежала обычно к тому же роду, и ее отношения с «братьями» носили особый характер: она считалась для них не женой, а сестрой, и появлявшихся у нее детей сразу убивали. Холостяки должны были найти себе жен из других родов — таков был древний закон экзогамии, унаследованный людьми от их предков. В поисках невест юноши устраивали любовные экспедиции, которые в Океании назывались «улатиле»: они прокрадывались к стоянкам другого рода и долго выжидали момента для знакомства. Девушки отвечали им взаимностью и иногда сами, тайком от матерей, группами приходили к стоянкам холостяков. Эти экспедиции были не вполне безопасны, особенно для юношей, ведь отношения между родами зачастую были враждебными. Любовные игры в кустах иногда прерывались нападениями отцов и братьев девушек. Иногда холостяки «умыкали» невест. Однако обычно дело решалось мирно, путем обмена: кто-нибудь из братьев похищенной невесты отвечал тем же и брал себе в жены сестру похитителя. И вот, приведя в стойбище свою невесту, «дваждырождённый» юноша, наконец, становился настоящим мужчиной, братом всех мужчин стойбища. Время обучения и испытания заканчивалось, и впереди открывалась новая жизнь, жизнь воина и охотника, хозяина лесов и степей.

Будучи объединены общим скотом,

общими мыслями, они вместе боролись.

Мужчины были хозяевами в этой жизни, потому что они кормили род — от их охотничьей удачи зависела жизнь каждого. Женщины лишь изредка принимали участие в больших охотах, основными их занятиями были собирательство и выкармливание детей. Мужчины погибали на охоте и в войнах — поэтому женщины должны были рожать каждый год, и самые плодовитые женщины пользовались наибольшим уважением у мужчин. Детей было очень много, но воспитывали далеко не всех: численность рода ограничивалась размерами его угодий. Дети подвергались жестокому естественному и искусственному отбору, и чем больше рождалось детей, тем более выносливыми и сильными были те, кто доживал до совершеннолетия.

Отбор начинался с момента рождения: еще недавно индейцы купали своих новорожденных зимой в холодной воде. Иногда в первые дни их не кормили и не одевали, зачастую дети ходили голыми до 10-12 лет. Отбор юношей завершался жестокими инициациями, и австралийцы откровенно объясняли эти обряды желанием уменьшить население. Отбор девушек производился менее строго: девушки предназначались для обмена и рано или поздно уходили от своих родителей. Поскольку их рождалось гораздо больше, чем требовалось для обмена, то большинство новорожденных девочек сразу же убивали. Заболевших девочек алеуты убивали вплоть до шестилетнего возраста.

Со временем девочка становилась девушкой, а потом — женой. Австралийские охотники всецело распоряжались своими женами, могли одалживать их другим мужчинам, обменивать на других женщин или на вещи. Муж мог оставить жену, не давая по этому поводу никаких объяснений. Но вместе с тем мужчина должен был заботиться о своей жене и защищать её, если же он отказывался это делать, то за женщину вступались родовичи. Вдовы и старухи находились на иждивении рода, который уважал их жизненный опыт. Мужчины обычно не доживали до старости, и хранителями преданий и мистических тайн, колдунами и шаманами часто были женщины. Женщины находились в какой-то непостижимой для мужчин связи с природой, своим колдовством старухи вызывали живительный дождь и побуждали животных плодиться. Таинственная колдунья, повелительница звериного племени, превратилась в русских сказках в Бабу-Ягу. “Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом — и вдруг, откуда только взялись — побежали всякие звери, полетели всякие птицы…” Старуха могла дать добрый совет, излечить от болезни, но могла и околдовать, наслать порчу, стоило ей только завладеть волоском или ноготком жертвы. В Австралии колдун привязывал этот волос к копьеметалке вместе с пером сокола и жиром человека, а потом пел, повторяя имя жертвы, пока волосок не падал на землю. Это страшное колдовство обычно губило человека, как только он узнавал о нем.

Шаманки могли многое: “вынюхать преступника”, узнать волю предка, превратиться в ворону и отогнать птиц — злых духов. Но ритуалы охотничьего культа обычно выполняли шаманы-мужчины. Они рисовали на земле контуры зверей и, распевая заклятия, метали в них копья. Иногда охотники разыгрывали целые спектакли в шкурах животных с танцами и песнями. На стенах пещер они рисовали пораженных копьями лошадей и бизонов, эти рисунки образовали целые галереи, наподобие знаменитой галереи в пещере Монтеспан. Изображения бизонов, лошадей, мамонтов, сцены загонной охоты, пронзённый копьём бизон и распростертый рядом охотник, утыканный копьями макет медведя — все это говорит о том, что пещеры были охотничьими храмами рода. Люди молились неведомому богу удачи, молились исступленно, выпрашивая для себя добычу и жизнь.

Наутро они выходили на охоту, одинаково рослые и сильные, похожие на американских индейцев, хозяев прерии. Рядом с охотниками бежали полудикие собаки — их друзья и помощники, тоже знавшие толк в загонной охоте. Пятнадцать тысяч лет назад человек заключил союз с собакой-волком, и они стали охотиться вместе, помогая друг другу. Люди и волки обладали одинаковыми качествами хищников: быстротой и выносливостью, зоркими глазами, тонким слухом и чутким обонянием. Они одинаково привыкли таиться в засадах, выслеживать, убивать и, вероятно, чувствовали себя сродни друг другу. Вьетнамские тахтай считали волков своими младшими братьями, а обитавшие в Великой Степи арии называли себя Народом Волка. И недаром образ Древнего Человека, сохранившийся в глубинах нашей памяти — это фигура одетого в шкуры охотника, стоящего рядом с собакой-волком. Этот образ господствовал над миром, пока снова не пришла эпоха чудес. В девятом тысячелетии до нашей эры наступило время перемен — таких, каких ещё не случалось пережить человеку и его предкам…